Скрип сухих половиц неслышно дрогнет в ночной тиши и обломит своей неловкостью нарастающее напряжение. Медленно нос ботинка проползет вперед, когда поза изменится. Мужчина лишь слегка поведет подбородком: взгляд алых глаз уцепится за юркую тень, скользнувшую от ворот. Все верно, все так и должно быть, он ждал ее. Ждал вечность, ждал года, ждал сейчас. Насыщенный винный цвет утопнет за острыми ресницами, поглощенный их отчаянием. Суметь обуздать силу было не столь легко, но столь сладко. И давние призраки не смели сказать и слова своему новому властителю, стоило лишь поднять руку к лицу и дать с губ сорваться приказу "вон".
   Как ему встретить ее? Прокрадется тьма по углам, вспорхнет вверх по деревянным облицованным бокам комодов и старинной резьбы стульев с мягкой обивкой. Пальцы прильнут к подлокотнику в ожидании, загнутся страницы книги, сложенной птицей. Он уже слышит отзвук ее шагов по лестнице. Сейрен не станет мешать, она прекрасно следует отданным ей приказам. Тяжелый длинный вдох и короткий легкий выдох. Впервые за долгие годы он не знает, как встретить ее. И только темный взгляд прячется под отросшими слишком волосами, ему не понять ее стремления узнать настолько жестокую правду.

Вот оно. И сердце срывает стук, и проворачивается тихонько ручка двери, отворяется под натиском створка, словно отворена дыханием, а не движением. Он не смеет взглянуть, голова опущена низко и подбородок задевает высокий ворот черной рубашки, лежащий углами на плечах. Откликнуться, сказать что-то, что? Слова так беспощадно бессмысленны в этом водовороте чувств. Сейчас все вокруг еще ярче, длиннее, жарче. Теперь он воспринимает еще насыщеннее, как жилка на ее шее билась бы нервно у самого уха.
   Еще глубже вдох, поднимается и опадает грудная клетка, волнуя небрежно измятую ткань. Это не имеет теперь значения. Один только вдох - а он может ощутить ее всю, прочувствовать от лодыжек до мочек ушей запах, словно скользил холодными пальцами вдоль позвонков, касался щекой нежной кожи лопаток, приникал губами к ямочкам ключиц. Словно зарывался носом в мягкий живот и держал сердце в ладонях. Дар и проклятие ценою в бесконечную ночь. Что сказать тебе?..
   Так горько, Юуки, так страшно. Если бы ты знала, какого быть в этой тьме. "Нет, лучше, не знай". А ему уже никогда не выбраться, он хлебнул ее сполна, пил с отвращением и удовольствием огромными глотками, уродовал и кромсал душу. Что же твоя, хрустальная и чистая, зачем ты пришла? Плотнее сжать веки и еще ниже подбородок, чтобы волосы прокрались по бархатной коже и скрыли все то, что знать не нужно. "Зачем ты всегда пытаешься узнать."

Не смотрит, но все слышит и чувствует, все знает о ней. Не нужно смотреть, чтобы описать ощущение, чтобы перехватить дыхание и вслушаться в нервный голос. Как она дрожит, как поводит плечами, как бездумно пытается уцепиться за оставшиеся крохи нахлынувших воспоминаний. Это разъедает душу, сжигает ее остатки и заставляет терять самого себя в глубинах сознания, не отдавая в том отчет.
   Ладонь опирается на дерево, вампир поднимается, сейчас кажется еще выше, еще величественнее. Всегда королевская осанка, выверенные до мелочей движения - и ее неосторожность с другой стороны, ее потерянность, его маленькой девочки. Пара шагов вперед, все также не открывая глаз, боясь ее вспугнуть отражением. Ладонь прижимается к горячной щеке, гладит тихо в попытке навсегда запечатлеть в памяти, пальцы скользят ниже, ласкают острый подбородок, поднимая его, паучьи сбегают к тонкой шее, обнимая ладонью, он может обхватить ее целиком без особого труда. Холодны ли его пальцы на твоей теплой коже?
   - Я чудовище.
   Склоняется ближе, выдыхает почти в губы, так маняще они раскрыты, что удержаться можно лишь заставив себя открыть глаза, полные алого света чужой крови. Сила чистокровных и древних наполняет, переливается через край. Если раньше Канаме был невероятно силен, то сейчас он будто сам и есть сила. Пальцы сильнее обхватывают горло, прижимая. Еще совсем чуть-чуть - и ей станет трудно дышать, а после одним движением можно сломать, избавить от всех страданий, что ждут впереди, всего одним движением. Не милосердно ли это будет?

Страдание, отчаяние, боль... Как глубоко успела познать их, до каких глубин опуститься? Разве ты когда понимала его, могла оценить всю ту боль, что таило в себе холодное сердце, что захлестывало волной и сметало? Но ты плачешь... Зачем? И нарастает гул неровного биения, пульсации крови, когда бьется в истерике, боится. Этих ли рук ты боялась всегда, не ими ли желала быть обласкана? Так почему же теперь отводишь взгляд, почему не хочешь принять, почему так судорожно пытаешься отскочить, забыть, убежать? Ты сама пришла и сама искала.
   - Тебе не следовало приходить, Юуки.
   Тихо и бережно, не внимая ее просьбам. Ладонь не сильнее и не слабее, лишь удерживая так. Когда ты в последний раз ощущала, как зверь держит тебя в своих лапах, словно раздумывая, жить тебе или умереть, когда в последний раз смотрела в очи бездны?
   Губы приоткрыты и видны клыки. Ты ведь именно этого боишься, ты ведь именно это ненавидишь больше всего на свете. Как загнанный ребенок, который не знает, куда ему деться и сбежать. "Я выстелил бы твою дорогу телами твоих врагов, если бы ты сказала хоть слово. Хоть помыслила об этом." Еще ближе, так тягуче опасно. Бешеный стук оглушает, пальцы левой ладони прижимаются к щеке, скрывая ее под собой, мужчина склоняется еще ближе и губами подбирает скатившуюся слезу с кожи. Стоит сдвинуть в сторону ворот рубашки, как ее нежная шейка заголится, к ней так сладко приникнуть, щекоча мягкими волосами под ухом. Ты этого всегда боялась и желала, что же теперь? "Теперь ты веришь в то, что я зверь?" Губы над трепетной жилкой, язык скользнет, увлажнив, подготовив, белые зубы так близко, что можно прочувствовать их остроту, клыки созданы для того, чтобы пронзать свою жертву, не давать ей выхода и искупления, не дать и шанса на спасение из губительного плена.
   - Я отпущу тебя. И тогда не смей больше показываться мне на глаза.
   Ультиматум. Что ответишь ты?

Такая нежная, спокойная, тихая. Демонстрирует такую покорность, которой позавидовали бы древние боги. Жрица его несчастий и печали, зачем ты так поступаешь, почему не можешь просто вскричать и убежать, отступиться, оставить в благословенном одиночестве. Он слишком задолжал этому миру, ему слишком многое необходимо сделать, чтобы сдаться на твою волю, отчего же ты не хочешь это принять. Черное есть черное, белое есть белое, не бывает полутонов и полуцвета. "Ты свет, я тьма. Все просто, Юуки, все слишком просто, не нужно усложнять".
   Ни на миллиметр ближе, ни на миллиметр дальше, но она придвигается сама, и теплые сухие губы скользят вдоль светло-голубой вены. Дурманящий желанный запах, которого ему не дано ощутить. Исказятся неуловимо брови, наполнившись болью. Зачем все усложнять. От чудовищ следует бежать, не стоит искать у них сострадания и не стоит искать в них человечности.
   Горячий выдох обжигает. Хватка слабеет. Да, он сказал, не мог не сказать, и теперь расплачивается за это. Она единственная, кому он не может врать, никогда не мог. Губы сомкнутся в узкую складку, когда мужчина отстранится, низко свесив голову, но еще не убрав рук.
   - Уходи.